Кейси Майклз - Опасные связи [Роковое наследство]

Мелани была во всем, о чем он только мог бы мечтать, чего он хотел и в чем нуждался. Все, что он помнит о последовавших за тем коротких месяцах, — ее вкус, ее запах, влажные теплые недра ее тела.

Однако она перестала пускать его в постель после того, как родился Нодди. Да это и не имело теперь смысла, ибо она сумела сделать его немощным импотентом, безжалостно насмехаясь и издеваясь над каждой его неудачной попыткой, над его бессильными слезами. Отныне она пользовалась своим роскошным телом лишь для того, чтобы дразнить его, предлагая его взору прелести, остававшиеся для него недосягаемыми.

Его прекрасная молодая жена даже не пожелала кормить дитя, появившееся на свет в результате их краткого союза…

Эдмунд пристроил Нодди у себя на колене, так как малышу стало тесно в горячих отцовских объятиях. Он помнил, как Памела кормила Люсьена, а они лежали по краям кровати, не спуская глаз с малыша, который нетерпеливо молотил кулачками по груди, жадно поглощая молоко. А потом, когда младенец спокойно засыпал с еще не высохшим на губах материнским молоком, Памела придвигалась поближе к Эдмунду и предлагала ему то же сладостное кушанье.

— Бог ты мой! — едва слышно пробормотал он. — Поэты правы, когда утверждают, что нет дурака глупее, чем старый дурак. Памелы нет, Люсьен для меня все равно что умер, а моя молодая жена открыто издевается надо мной. И все же у меня есть Нодди. Спасибо тебе, Господи, я, по крайней мере, имею Нодди.

— Эдмунд! Эдмунд! Во имя всего святого, ты опять что-то бормочешь и говоришь сам с собой. Клянусь, мне придется попросить Мойну составить для тебя тонизирующее питье, чтобы ты мог хоть на несколько минут на чем-то сосредоточиться. Кэт стоит над тобой уже целую вечность и ждет, когда ты наконец отдашь ей Нодди.

— Извините меня, милая, — произнес Эдмунд, неохотно расставаясь с сыном. — Моя жена права, я действительно отвлекся. Кэт, я полагаю, Нодди надо давать что-то погрызть, чтобы не так чесались десны: пока я держал его, он сжевал мой палец чуть не до кости.

Кэт, приподняв юного Эдмунда Тремэйна, кивнула и ответила:

— Мойна как раз дала мне кое-что сегодня вечером, сэр, оттого что мастер Эдмунд весь день вел себя не очень-то хорошо.

Мелани, всегда скорая на расправу, набросилась на нее:

— Тогда с какой стати вы позволили себе унести его из детской, неопытная девчонка? А что, если это не из-за зубов, если это нечто иное? Вы совершенно безответственны. Этот ребенок — единственный наследник мистера Тремэйна. — Ее голос стал срываться на визг. — Я знаю, что для вас жизнь ребенка не имеет значения, — ведь вам ничего не стоит улечься в ближайшей сточной канаве, чтобы обзавестить новым ублюдком. Однако я устроена несколько иначе и никогда не смогу зачать нового…

Эдмунд скривился, видя, как смотрит на него Кэт. Спокойствие ее взгляда и безразличное выражение лица ясно говорили ему о том, что она скрывает свои истинные чувства.

— Мелани, ради Бога… — начал он.

— Не беспокойтесь, сэр, — сказала Кэт. — Она говорит правду. Во всяком случае, в том виде, как это доступно таким, как она. Но я не настолько глупа, чтобы рисковать своей службой, нерадиво исполняя обязанности. Обещаю, что мастер Эдмунд будет со мною в полном порядке.

— Таким, как я! Таким, как я! Эдмунд! Ты слышал, что сказала обо мне эта неблагодарная девка! — Щечки Мелани алели, как маков цвет, когда она смотрела вслед служанке, уносившей ее сына. — Как ты смеешь позволять ей говорить обо мне в таком тоне? Да еще после того, как мы облагодетельствовали ее, взяли в дом, когда она не смогла даже расплатиться по счету в «Лисе и Короне». Ну, завтра утром она отсюда уберется, я тебе обещаю. Нет, лучше я вышвырну ее прямо сейчас. Пусть возвращается в свои трущобы, из которых вылезла. Мойна позаботится о Нодди.

— Ты разве забыла, что сегодня Рождество? И к тому же Мойна слишком стара, чтобы быть ему нянькой. Кэт останется. Она останется, мадам, иначе вам самой придется заботиться о собственном сыне. Я выразился достаточно ясно? — Эдмунд говорил сердито, стоя перед женой во весь рост: издевки и придирки жены заставили его ненадолго распрямиться и вспомнить того мужчину, каким он когда-то был. Однако к нему так и не вернулась былая уверенность. Она больше никогда к нему не возвращалась. Вот и сейчас он уже чувствовал, что силы его тают, что он утомлен жизнью. — Взгляни-ка, дорогая, Бизли пришел пригласить нас на рождественский пир. Не соблаговолишь ли ты принять мою руку, чтобы я проводил тебя к столу?

Люсьен метался на простынях, истекая потом, его правая рука поднималась, словно в ней был зажата сабля, темные глаза горели безумием. Его голос, охрипший от крика, ужасный, как у всякого умирающего, заполнял комнату:

— Ну вот, они снова явились, проклятые ублюдки. Ко мне, ребята, ко мне! Мы покажем им, из чего мы сделаны. Гарт, стань поближе у меня за спиной. Прикончи его! Мастера-убийцы, вот мы кто. Пусть только сунутся!

Это был бой не на жизнь, а на смерть, и они с Гартом остались единственными офицерами, уцелевшими после трех суток кровавой бойни. Он видел, как пал Хазбрук. Юный О'Коннор погиб нынче утром, ядро попало ему в грудь, и кровь пузырилась на его губах, а он цеплялся за руки Люсьена, словно не желая покидать мир живых.

И снова перед глазами у Люсьена кровь — на сей раз это кровь человека, которому он пронзил саблей горло. Француз пытался кричать. Люсьен поднял ногу и отпихнул его прочь, повернувшись лицом к следующему нападавшему. Его руки ныли от убийства, его сапоги скользили в луже крови, а они все шли и шли. Не успевал он прикончить одного, на его место вставали двое новых. И конца этому не было.

О, это совершенно не походило на романтические описания славных сражений во имя матери Англии. Не развевались знамена, не звенели трубы, не звучали патриотические песни. Здесь, на этом голом склоне, не было ни правых, ни виноватых.

— Тысяча чертей! На этот раз их не меньше сотни! Взгляни-ка направо, Гарт, на вершину того холма. Неужели это наши? Слава тебе, Господи! Ребята, держитесь! Этот день будет нашим! О Боже! О святой Иисус, моя нога! Гарт! Я ранен! Я ранен!

Боль моментально стала невыносимой — она жгла ногу до кости. Его бедро полыхало огнем, в то время как остальное тело наливалось холодом. Но вот все куда-то ушло, словно он покинул телесную оболочку и издали наблюдал за собственной агонией. Откуда-то сверху раздался голос Гарта, он говорил почему-то неестественно громко:

— Люсьен! Люсьен, старый дружище, послушай меня. Ты непременно поправишься. Я достаточно заплатил этим девкам. Они присмотрят за тобою, пока ты не выздоровеешь. Криммонс тоже здесь, и Пакер. Они не так тяжело ранены и помогут тебе, но больше я ничего не могу для тебя сделать. Я должен идти дальше, с парнями. Господи, Люсьен, не вздумай умереть — ради меня. Ты слышишь меня, несчастный ублюдок? Не вздумай умирать!